Приснилась зима

Небо чёрное звёздное, и одно только лёгкое облачко закрывает месяц. Но вот и оно то ли убегает, то ли растворяется, и чуть ущербный диск луны начинает светить ярче. Свет белый, неверный, комья снега на еловых ветвях слишком яркие по сравнению с чёрными тенями. И всюду, куда он попадает, вспыхивают на снегу крохотные точки. Перед глазами всё блестит и расплывается, а когда пытаешься смотреть пристальнее, набегают слёзы. Из-за них, стоит моргнуть, ресницы смерзаются, и приходится шире раскрывать глаза, чтобы веки разлепились.

Вдаль убегает белая дорога. Она вся заметена снегом, и лишь посередине то ли звери, то ли люди протоптали узкую тропку. Я иду по ней невообразимо долго, а по сторонам меня обступает густой еловый лес. Что там в глубине его, разглядеть невозможно, впереди же лишь белая монотонная полоса дороги, и я всё чаще поднимаю глаза, чтобы смотреть на звёзды, такие яркие, гораздо ярче всех звёзд, что мне приходилось видеть. Когда смотришь на звёзды, невозможно не думать о вечности. Вряд ли я представляю себе, что такое вечность, но от мыслей об этом какое-то величественное и при этом тревожное чувство овладевает мной.

Я ещё совсем мала, и непонятно, как я оказалась одна, без родителей, в глухую ночь на этой пустынной дороге. Однако страха я не испытываю, это что-то другое. Неизъяснимая печаль и тоска, которой, казалось бы, откуда взяться в сердце ребёнка? Ведь не было в моей жизни ни горя, ни тревоги, которые могли бы познакомить меня с такими чувствами. И всё же мою детскую душу терзает тяжёлое предчувствие беды.

Почему мне так грустно? Ведь эти слёзы, что постоянно набегают на глаза, они же не только от холода? Грусть проникает в меня и морозным комком поселяется в груди: видимо там и находится у меня душа, не иначе. Здравствуй, грусть. Ты всюду, на ветвях елей, в теряющейся вдали прямой белой дороге, в тишине, в скорбном лунном свете. Мне горько думать об этом. Но каким-то образом эта печаль смешивается с нежностью, чистой и прозрачной, словно ключевая вода.

Мне кажется, я слышу звук воды. Тихое журчание где-то глубоко под снегом и льдом. Как удивительно! Я шла очень долго, не встречая ни единой живой души, ни следа жилья. Я думала, этот чёрный еловый лес с искрящимися на ветвях снежными шапками будет вечным, как эта ночь. Но вот он остался позади, и я, сама того не замечая, будто бы застигнутая врасплох, из глубин леса выхожу на простор, и передо мной ширится огромная плоская равнина, вся покрытая искрящимся под луной снегом.

Я оборачиваюсь — сзади тянется бесконечная прямая дорога, и её обступает лес. А впереди одно лишь поле. Свет луны здесь будто бы ярче, я вижу всё ясно, как днём. Я останавливаюсь и стою неподвижно. Впервые я обращаю внимание на свою тень: сине-чёрная она резко отпечатывается на снегу, но даже внутри неё вспыхивают цветные искорки.

Как же хорошо, что у меня есть тень! Значит, я не призрак, раз способна её отбрасывать. А может быть, она появилась только сейчас? Как знать, вдруг этот путь через лес проделала только моя душа, а тело всегда стояло здесь, дожидаясь, когда душа в него вернётся?

Внезапно моё внимание привлекает слабый огонёк, мерцающий где-то вдалеке за краем белого поля. Таинственный свет несколько раз мигает и исчезает во мраке. Непонятно почему, но я вдруг пугаюсь. От страха у меня замирает сердце, и я мелко дрожу, вглядываясь во тьму. Тянутся долгие напряжённые минуты ожидания, а я всё всматриваюсь во мрак ночи, не понимая, что это был за свет, и почему он погас.

Наконец мой взгляд снова улавливает этот огонёк, и всё вдруг проясняется: это мой дом! Там вдалеке горит окошко моего дома, где тепло и светло, и где ждут меня мама с папой! И эта равнина передо мной — вовсе не равнина, а заметённая снегом гладь большого озера, на берегу которого стоит наш дом! Понятен стал и звук воды — это журчал под снегом впадающий в озеро ручей. Как же удачно преодолела я этот лес и вышла прямо сюда, к месту, откуда уже виден дом!

От этого открытия мне становится весело, и я шагаю по заметённому снегом озеру к своему дому. Льётся яркий лунный свет, озаряя всё вокруг. Корка снега серебристо-белая, и каждый бугорок на ней отбрасывает свою тень. Должно быть, днём снег слегка подтаял, а ночью замёрз, и теперь эта тонкая корочка наста проламывается под моими ногами, но слой снега здесь тонкий, я не проваливаюсь глубоко и иду дальше.

Свет нашего дома всё ближе, там мама и папа. Что они делают в такой поздний час? Ждут ли меня? Эта мысль не даёт мне покоя и гонит меня вперёд. Какое-то щемящее чувство просыпается и растёт с каждой минутой, всё больше волнуя меня. Я невольно ускоряю шаг, и разве что не бегу, но корочка снега цепляется за ноги и не даёт двигаться слишком быстро.

А в следующий миг меня охватывает страх. Тихий, но абсолютно неумолимый треск разрывает ночную тишину. Это лёд. Я слышу, как трещины разбегаются из-под моих ног в разные стороны. У меня перехватывает дыхание, и я мгновенно останавливаюсь. Не решаясь двинуть ногами, я пытаюсь посмотреть назад: не поздно ли ещё повернуть? Но тяжёлая толстая одежда не даёт обернуться. Я уже понимаю, что пропала, когда лёд под моими ногами ломается, и я с глухим всплеском проваливаюсь в полынью по грудь. Руки мои растопырены, и я застреваю, опершись ими об лёд.

Вот и всё, треск, всплеск, и больше ничего не нарушает мирного молчаливого покоя этой лунной ночи. Снег вокруг меня начинает намокать, и чёрное пятно бесшумно расползается в стороны. Я не могу двинуться, полынья слишком узка, чтобы в ней можно было развернуться, а силы моих рук не хватает, чтобы вытащить меня на поверхность. Холодная вода начинает медленно проникать под одежду.

Мертвенно-бледная тишина окружает меня, и я, замерев в полной неподвижности, запрокидываю голову и смотрю на луну. Мне кажется, что она тоже неотрывно глядит на меня, но свет её холодный, безжизненный, отчего я ещё острее чувствую своё одиночество в этом неподвижном мире. «Ах, как прекрасно!» — думаю я. Скоро я совсем замёрзну, стану куском льда, и лишь торжественный лунный свет, переливаясь словно шёлк, будет литься и литься на моё окоченевшее тело. Мимо будут пробегать звери, пролетать птицы, а мои распахнутые глаза будут всё так же стеклянно смотреть ввысь. Принадлежу ли я уже к этому миру? Что с нами становится потом, после смерти? Не отправляется ли наш дух в долгое странствие, подобное тому, что случилось со мной, пока я шла через лес?

Что-то заставляет меня отвлечься от мыслей о смерти и отвести взгляд от луны. Теперь я смотрю вперёд, где живым огнём горит окошко моего дома. Как же мало мне нужно было пройти, чтобы попасть туда! И ещё я замечаю движение: кто-то идёт к дому вдоль озера. Это юная женщина. На ней длинное ниспадающее до земли платье, слишком неподходящее для зимней ночи. Даже отсюда видно, что осанка у неё необычайно изящная и гордая, а плечи узкие и хрупкие. Она идёт, слегка наклонив голову, и светлые волосы рассыпаются по её плечам. Благодаря лунному свету, её кожа кажется ослепительно-белой.

Она не видит меня, её взгляд устремлён под ноги. Но дойдя до нашего дома, она останавливается и поднимает лицо к сияющей в небе луне. Она достаточно близко, и я вижу, как слёзы из её широко распахнутых глаз тонкими струйками скатываются у неё по щекам. Её губы крепко сжаты, но горло и ноздри трепещут от сдерживаемых рыданий.

Почему она плачет? Что за печаль одолевает её? Разве не было бы естественнее мне сейчас горевать и плакать о своей жизни? Я чувствую огромную тяжесть на душе, и меня охватывает сильное волнение. Горячий пот выступает у меня на лбу, дыхание учащается, и сердце начинает биться быстрее.

— Тётенька! — кричу я.

Я дёргаюсь, лёд вокруг меня начинает проседать, и я чувствую, как движение воды подхватывает моё безвольное тело и пытается утянуть его вниз, в чёрную глубину подо льдом. Но женщина слышит меня, она вздрагивает, смотрит в мою сторону и видит, точно видит меня. Её лицо всё ещё мокро от слёз, но оно больше не выглядит печальным. Она смотрит на меня, а потом отворачивается.

Я не желаю этому верить, однако она уходит. Я вижу, как на мгновение вспыхивает свет, когда она открывает и закрывает дверь нашего дома, а потом опускаю голову и ложусь щекой на мокрый снег. У меня больше нет сил, чтобы держать голову, всё, что я могу, это упираться руками об лёд, не давая холодной воде утянуть меня в глубину. Мои плечи болят, всё, что я чувствую — это боль в плечах и жгучий жар от слезы на переносице.

Однако моему отчаянию не суждено длиться долго. Я слышу шум, скрип и хлопки двери, а потом хруст льда и треск воды. Оказывается, силы ещё не совсем покинули меня, и я поднимаю голову. Это мой папа, он идёт ко мне по пояс в воде, ломая лёд перед собой. С каждым шагом он погружается всё глубже, вот над водой уже только его плечи, но он так близко! Он протягивает руку, хватает меня за одежду и тянет на себя. Его рука такая сильная, он легко вытаскивает меня на тот ледяной мостик, что остался между нами, а потом обхватывает и несёт к берегу. Там на берегу стоит мама, а рядом с ней та юная женщина. Мама взволнована, а женщина спокойна.

Папа несёт меня в дом. Там меня начинают тормошить, снимают мокрую одежду и заворачивают в одеяла. Мама с папой очень суетятся и при этом радуются. Одна только женщина со светлыми волосами величественно стоит среди этой суматохи и молчит. Её скорбная тишина и неподвижность давят, так что вскоре мама с папой замолкают и смотрят на неё. Они смотрят, и радость на их лицах исчезает. Женщина всё молчит, и, видно, что-то собирается сказать, но ей тяжело на это решиться. Я замечаю, что у неё зелёные глаза. И наконец она говорит:

— Случилась беда.