Новогодняя байка Свистуна Дика

В этот день двор колледжа всякий раз преображался.

Наполнялся скрипом рессор, щелчками бичей. Запахами дёгтя и конских яблок.

Привычные к формальной научной речи стены зданий и забора отражали друг другу матерные выкрики кучеров, боровшихся за подъезд общежития. Сами академические каменные дорожки, откуда в будни сторож гнал городских оборванцев, выстукивались десятками мальчишеских пяток. Что твоя чечётка!

Жажда подзаработать привела их хозяев спозаранок в кампус. Сегодня студенты уезжают по домам на каникулы. Администрация, стремясь ускорить отъезд и, закрыв здания на ключ, присоединиться к предпраздничной суете вместе с собственными семьями.

Сторож же, дряхлая развалина при дубинке и лампе, усаживался на согретой робким зимним солнцем скамье и глазел на молодёжь. Нескучно, колготно.

Длинноволосые, в чёрных пальто будущие медики, обмениваясь остротами, покидают общежитие и предвкушают встречи с близкими на родине.

Те, кому в жизни повезло меньше, тащат к дилижансам сундуки с пожитками убывающих. Наконец, последний экипаж трогается. Городские дети кто расходится, кто обступает сторожа.

-- Дик, расскажи ещё снова!

-- А что тут сказывать. Стылой и ветреной была та зима. Да ты спроси господ молодых учёных – они тебе в книгах вычитают – то был самый студёный год в истории.

Листва облетела рано. Трава пожухла, люди старались лишний раз не выходить со своих дворов. Городок просматривался весь, деревья то голые. От крепости графов Кентских до мэрии, от рынка до окраин и башенки на выезде из городка. В башенке обитал не граф Кентский, а так – деревенский.

За двадцать годков до той зимы беда стряслась. Заморские шевалье накачали горцев золотом да острым железом, обещали вождям, ежели подымут смуту и захватят нас – править им доведётся нами, равнинными. Ну, горские и пошли в набеги. Тогда и от короля приехали офицеры – нашу молодёжь в оборону забирать. И с города набрали и с деревень. Страшное дело! Никто домой не вернулся.

Про иных потом сообщили, где похоронены. Исключительно один приехал назад, да и то, двадцать лет спустя. Калхани с деревни Серебряный Бор. Как его имя, никто не знал, ведали только, что старый Шон Калхани называл всех сыновей – Шон, да дочек – Мэри.

Вернулся он, стал быть, опоздав к шапочному разбору – братья поделили наследство, младшему ферму и землю, средним скотину поровну. Калхани, капитан Калхани уже, расстраиваться не стал, после той войны он двадцать лет ходил в рейнджерах в Приграничье, и всякого насмотрелся.

Возвёл на окраине каменную башню о трёх этажах. Никто, ни мэр, ни священник, ни воевода слова против ему не сказали. Под личным дворянством за капитанскую выслугу, Калхани стоял, в своём роде, на одной доске с графами Кентскими.

Так что жил в башне Калхани, да не тужил. Да на первом этаже виляла хвостом добрым людям и рычала недобрым Принцесса.

И возьми да случись так, что затяжелел от снега ледник и сошёл на городок.

И враз жизнь переменилась. Притих рынок, закрыта скобяная лавка Питера. Да что там – четверти городка считай нет: засыпало. Пошла мэр Анн О’Брайен к графам Кентским помощи просить, да только не пустили её на порог.

Мэри Маклауд из клана Маклаудов собрала людей завалы расчищать, да родственников откапывать. И Калхани объявился, часть спасённых к себе в башню забрал. Когда Принцесса нюхом людей под завалами искала, Калхани с Маклауд и познакомились.

Тут крик поднялся – волки младенчика унесли!

Маклауд с Калхани встрепенулись, да Принцесса уж быстрей них метнулась. Добежали до опушки, глядят – кулёк с дитём отбила у волков овчарка и держит одного за лапу. Да только куда ей против трёх мясников… Когда Калхани подоспел, одолели уже его подругу, втроём горло располосовали. Только дитятка жива осталась, хоть и шрамы от волчьих клыков на всю жизнь. Хотел капитан стрелу из арбалета пустить вдогонку разбойникам, да пожалел тратить: только хвостами махнули серые, скрылись.

-- То бабка твоя была, Нил Кёрк.

Нил смущённо кивает.

Тогда Мэри Маклауд поделила добровольцев на команды, чтобы дозор держать. От Рольфа, воеводы графов Кентских пришёл посыльный, с запиской мол «пущать пострадавших на территорию господ хозякв не велеон, но могу выделить лишнее негодное оружие». Что ж, разобрали оружие.
Прошёл день, настала ночь. Мэри Маклауд не спит, следит чтоб никто не замёрз без крова. Калхани подбадривает: «Ничего, Мэри, мы ещё спляшем с тобой на празднике урожая!»

Через три дня пришли они. Дикки-Свистун сообщил, что вошла в город шайка мародёров. Спешно всё приготовили оружие, какое имели, и пошли встречать.

Разноцветная, пёстрая банда. Громкая, грозная атаманица. Привязывают к телегам скот, потрошат сундуки. Хозяева в домашней одежде лежат во дворах порубленные.

Нилл Макминн, увидав своих двух братишек, уготованных для продажи в неволю, бросился их развязывать. А кабальеро, в костюме с чужого плеча, встретил его выпадом рапиры в горло. Так и осел Нилл, пуская пузыри. Калхани, подбежав, руку, сие сотворившую, тот час отсёк. А на остальных разбойников двинул Дикки-Свистун, неумело держа меч двумя руками, и крича не сколько от гнева, столько от страха.

Банда, глядя на своего, корчащегося, и на одержимого Дикки, притихла.

Но не была готова сдаться их главарица. Не для того она шла к своей мечте – сделаться варледи, чтоб её в какой-то глуши прогнали с позором.

Страшна она была. Высокая, с огрубелой от бандитской жизни мускулатурой. В красно-жёлтом костюме доппельсольднера и с крис-мечом. Начала рубиться с Калхани. И второй рукой извлекла кинжал и в ногу капитану вонзила.

Понял Калхани, что скоро кровью истечёт, ослабеет. Изловчился, уклонился, так что атаманица мимо него пролетела, и дал ей пинчищща.

Грохнула разбойница, проломив забор, в свинарник. Там её капитан настиг и взял за горло. Вырывалась, искала кинжалом брешь в кирасе, уколола в подмышку и под рёбра.

Но вырваться из хватки уже не могла. Осела. И пригоршнями Калхани отправлял навоз ей в рот, приговаривая: «Хотела нашего добра? Получай!»

Положили капитана на плащ, понесли в его башню. Через три дня поднялся на ноги.

Горожане уж тем временем воспряли.

Не последние это были бандиты. Но и горожане уже были другие. Были уже никому не по зубам. На пастбище графов Кентских, как морозы спали, начали новый квартал возводить.

Тяжба об этой земле до сих пор в королевском суде лежит.

Поглядывал на новостройки Калхани с башни.

Да только Принцесса была уже в другом замке. Сложил для неё курган Калхани, навещал. По весне у капитана раны открылись – горожане кинули клич, вызвали лекарей отовсюду. До начала лета продержался Калхани, а потом нашли его на тропинке от Принцессиного кургана, уже остывшим. Так и не довелось ему с Мэри Маклауд сплясать на празднике урожая.

А после что – накопилась в городке тьма тьмущая лекарей, да их учеников. Прознал про это священник, да грамоту архиепископу направил, мол прекрасный случай, чтобы основать в городке училище при монастыре, вновь выстроенном, а его (священника) настоятелем поставить.

Как раз в тот момент его высочество с высокопреосвященством боролись за влияние на короля, и принц возьми и идею эту перехвати. Добился, значит, чтоб в городке возвели колледж его имени. Друид Камулодун получил под начало факультет теории лечебного дела, монах-костоправ Ансель – хирургический, травница Тори – фармацевтический. Спроси господ молодых учёных – они тебе вычитают, что это есть первое светское учебное заведение на континенте.

Вот такая былина, маляты.

Дик поднимается, начинает выпроваживать детей за ворота. Пришло время запирать на каникулы.