Как всегда, Голдстейн злобно обрушился на партийные
доктрины; нападки были настолько вздорными и несуразными, что не обманули
бы и ребенка, но при этом не лишенными убедительности, и слушатель невольно
опасался, что другие люди, менее трезвые, чем он, могут Голдстейну
поверить. Он поносил Старшего Брата, он обличал диктатуру партии. Требовал
немедленного мира с Евразией, призывал к свободе слова, свободе печати,
свободе собраний, свободе мысли; он истерически кричал, что революцию
предали, -- и все скороговоркой, с составными словами, будто пародируя
стиль партийных ораторов, даже с новоязовскими словами, причем у него они
встречались чаще, чем в речи любого партийца.
И все время, дабы не было
сомнений в том, что стоит за лицемерными разглагольствованиями Голдстейна,
позади его лица на экране маршировали бесконечные евразийские колонны:
шеренга за шеренгой кряжистые солдаты с невозмутимыми азиатскими
физиономиями выплывали из глубины на поверхность и растворялись, уступая
место точно таким же. Глухой мерный топот солдатских сапог аккомпанировал
блеянию Голдстейна. (Дж. Оруэлл, "1984")
Социальные закладки